Когда образ не отпускает

Я все думаю о последнем спектакле "Жизели" на сцене нашего театра ( 12.10.2019).И как в самом начале моей зрительской карьеры, волнует меня почему-то именно образ Альберта. Точнее, сценическая интерпретация этого образа нашим, не стоит бояться этих слов, самым сильным и ярким на сегодняшний день солистом Евгением Кучваром. Для артиста этот спектакль не премьера, Альберта он танцевал с двумя исполнительницами партии Жизели - С.Лисняк и Е.Печенюк. Так почему же моё внимание привлек именно этот, вполне рядовой, спектакль?

 За эволюцией сценических воплощений этого талантливого солиста вообще очень интересно наблюдать на протяжении всей его карьеры, которую мне повезло отслеживать с самых первых шагов на профессиональной сцене.

Так уж сложилось, что начал свою сольную карьеру этот танцовщик с партий демихарактерного плана. Многим зрителям памятны его неистовый Тибальд, гневный и страстный Шахрияр, зловещий и надменный Ротбард, а также не менее яркие персонажи авторских постановок О. Николаева - Искуситель, Вакула, Альфред Жермон, Иисус, князь Игорь и князь  Святослав. И когда солист наконец дорос до главных партий в балетах классического наследия, многие категорически не воспринимали его в образах балетных принцев, привыкнув видеть в его исполнении более колоритных персонажей и сценических злодеев. 

Впрочем, настоящие принцы ныне редкость в провинциальных балетных труппах. Как по мне, молодые танцовщики просто не очень понимают, что им делать с этими рафинированными и совершенно далекими от реальности творениями фантазии гениальных хореографов прошлого. С Ротбардом все проще, злодей есть злодей. Эскамильо - эдакий мачо, герой толпы, звезда... Просто и понятно. А все эти балетные аристократы - Зигфрид, Дезире, Де-Бриен, принц Щелкунчик, на заре своей сценической истории предназначенные галантно подавать руку, легко и изящно поддерживать балерину и т.д., - какими они должны быть в наш прозаический и практичный век? Этого, как мне кажется, нынешние молодые солисты толком не знают. И научить их правильной подаче образа, аристократизму, галантным манерам, тому неуловимому обаянию, которые делают принца принцем у нас, собственно, и некому. Не осталось в театре никого из тех, кто сам этим принцем в былые годы был... А балет искусство особое, передаётся, как говорится, из ног в ноги...

Но граф Альберт, хотя и старше по времени создания всех упомянутых выше балетных аристократов, дело совсем другое. В первом акте переодетый граф выдаёт себя для крестьянина, что даёт исполнителю больше пространства для актерской интерпретации, чем образы канонических балетных принцев.

Как мне кажется, именно сейчас уже можно вести разговор об индивидуальной трактовке образа в исполнении Е. Кучвара. Первое, что бросилось в глаза, - этот Альберт гораздо   брутальнее и циничнее, чем привычные нам сценические воплощения этого персонажа.

Сколь ни рядись этот граф в крестьянина, а надменная спесь сквозит даже во взглядах на девушек с корзинами, прерывающих его тет-а-тет с Жизелью. Но особенно это чувствуется в первой сцене с Гансом. В начале её Альберт, казалось бы, вне игры, он только наблюдает за объяснением Ганса и Жизели. Но сколько презрительного высокомерия в этот момент в позе и во взгляде артиста. Он уже осознает свою власть над сердцем наивной крестьяночки и чуть ли не с усмешкой свысока смотрит на тщетные мольбы соперника. Он наслаждается моментом. Все это льстит его самолюбию. А, понатешившись, тут же избавляется от назойливого соперника, выдавая себя тем самым, знакомым всем балетоманам инстинктивным движением - попыткой выхватить шпагу из несуществующих ножен.

У меня до самого момента разоблачения графа было ощущение, что передо мной опытный соблазнитель, для которого Жизель всего лишь очередная игрушка. Правда, особо ценная своей наивностью, хрупкостью и сравнительной недоступностью из-за наличия соперника и бдительной мамаши. Ему приглянулась девушка. А все эти препятствия, как и ощущение  опасности затеянной интриги, - ведь поблизости охотится его будущий тесть, невеста и их свита, его заводят. Нет тут никакой романтической влюбленности и прочих сантиментов Сеньйор развлекается, не более.

Осознание того, что он перешёл черту, слишком заигрался, приходит к графу перед самой трагической развязкой. Он ведь в общем-то не злодей. Просто с этими чопорными аристократами и светским этикетом так нестерпимо муторно и скучно, что все время хочется ближе к натуре... Думается, что и тесть этого графа на природу похаживает, и свита... Но при всем своём стремлении к простоте этот аристократ в душе крестьян все равно презирает. Это сквозит в манерах, в жестах, во взгляде. Ну, морочил голову простодушной девочке... Подумаешь... Вот то, что попался - проблема...Надо оправдываться.

Но Жизель путает все карты своим искренним порывом. Она предъявляет свои права на возлюбленного, а не рыдает в углу, смирившись со своей участью. Это очень сильный драматический ход автора либретто. Это завязка всей последующей мистической драмы второго акта... Не смерть, не безумие. Эта отчаянная смелость. Вот тут графа начинает мучить ощущение вины.

Эта неожиданная смелость и решимость бороться за свою любовь поражает графа, он словно впервые глубже вглядывается в девушку, понимает её и осознает, какое непоправимое зло причинил. И следующая за тем сцена безумия и смерть только усиливают в нем это ощущение непоправимости. Ему, человеку влиятельному и властному, невозможно смириться с этим ощущением бессилия. Оно вместе с ощущением внезапной утраты будит в нем потребность немедленно, если уж невозможно исправить, загладить (выживи Жизель, и этот граф, как только бы эти сиюминутные угрызения внезапно проснувшейся совести поутихли, - ведь тогда бы ничего непроправимого не произошло, - откупился бы туго набитым кошельком и через время нашёл бы себе новую забаву), то хотя бы наказать, отомстить предателю... Отсюда ярость, обращённая на Ганса.

Именно это я читаю в образе Кучвара сейчас. Это потом, пока публика будет отдыхать в антракте, этот граф придумает себе незабываемый образ, вечную любовь и глубокое раскаяние, которые приведут его на могилу Жизели и дадут нам возможность насладиться лунной мистикой второго акта балета.

Кстати те, кто помнит дуэт Кучвара и Елены Салтыковой в "Шопениане", должны были с особенным трепетом ожидать именно эту часть балета. Конечно, здесь совсем другая история, и очарованного юношу-поэта из навеянных романтичнейшей музыкой Шопена Фокинских грёз нельзя сравнивать с изможденным муками нечистой совести, собственным воспаленным воображением и этим невероятным танцевальным марафоном в хороводе безжалостных белых теней Альбертом. Но все же Шопениана навеяна именно стилистикой романтического балета, вершиной которого является "Жизель", поэтому в образах есть некая общность.

И чем менее романтична и сентиментальная трактовка образа Альберта в первом акте, тем контрастнее и ярче воспринимается духовное перерождение героя во втором. Это ещё раз доказало мне последнее выступление Кучвара в этой партии. Потому что ничего странного в том, что сентиментальному романтику пригрезилась встреча с погубленной возлюбленной в призрачном мире виллис... Но вот когда этот мистический беспощадный мир грезится законченному цинику и снобу - это уже интрига...

И вот во втором акте этого спектакля мне неожиданно открылся новый дар Кучвара - Альберта. Он словно бы сознательно отодвинулся на второй план, приглушл свойственную ему харизматичность и яркую характерность  словно сделавшись тенью Жизели. Причем совсем не в ущерб очень проникновенному  дуєту. Если в первом акте Альберт, более сильный, уверенный, опытный, задавал тон дуэту, словно вёл за собой юную Жизель, то во втором он сам стал ведомым. И теперь уже восставшая из могилы Жизель ведет изумительно красивый и трагичный дуэт - противостояние мертвому призрачному миру, частью которого она отказывалась стать, а он, обреченный погибнуть в этом безудержном танце, всецело зависит от её решимости спасти возлюбленного, подарив ему жизнь и прощение. Это было очень красивое зрелище. 

Не думаю, что этот текст может претендовать на полную объективность. Это даже не отзыв на спектакль. Он возник из обсуждения увиденного, из осмысления  ощущений, возникших во время просмотра. Вообще о "Жизели", о героях этого балета я могу размышлять и говорить бесконечно. Слишком уж глубокий и многогранный спектакль. Хотя, думается, Адан и Готье немало бы удивились, если бы знали, во что столетия сценической истории превратили их детище. Но одно несомненно: если после спектакля образ так долго не отпускает, значит, артист со своей задачей справился.